Дофамин. О любви и нелюбви - Сергей Корнев

Если ты второй из «двоих» объект, то ко всему прочему ещё и совестно. Если опомнившийся «третий», то до боли обидно. Если первый из «двоих», инициатор, то чувствуешь у себя внутри подлость. Жадную беспринципную гадину. Подлость – крайняя форма лицемерия, лицемерие деятельное.

У женской подлости, как у кошки, девять жизней. Она безгранична и ненасытна. «Жизни» чаще всего измеряются мужиками. Когда «жизнь» сгорает, происходит процесс реинкарнации. После неё – всё, чистый лист. Новая «жизнь». Старая же предаётся безжалостному форматированию, забывается и выбрасывается, как поношенные трусы. Пока «жизнь» горит, женская подлость скрупулёзно, один за другим, открывает новые каналы для очередных «жизней». Чтобы открыть канал, надо заглянуть в него. Глазами, податливыми на контакт.

Рядом со мной сидел мужик в деловом костюме. Тот, что ехал в среду: на вид за сорок, лицо приятно-моложавое, но волосы обильно тронуты сединой.

В глубине вагона, через четыре обращённых к нам сиденья, промеж людей, смачным курортным загаром коричневело грустное лицо лысого типа. На плече лысого типа покоилась голова его девушки. С беспечным лицом. И «глазами, податливыми на контакт». Они были обращены к мужику в деловом костюме, сидевшему рядом со мной.

Я, периодически отрываясь от книги, посматривал то на мужика, то на девушку, то на лысого типа.

Мужик «совестливо» соблазнялся жгучей смесью черноглазости, темноволосости и смуглокожести, ощущал себя самцом, чуть краснея от знаков внимания «такой самки».

Девушка с кокетливой «подлостью» играла «женской силой». Меня она не замечала. Совсем. Как будто и не видела даже.

Лысый тип мрачно грустил. Мне было жаль его. Да, знаю, брат, обидно до боли. Ты «любимый-милый-дорогой-единственный» дурак.

А я… Вчера какой-то сектант на улице сунул мне Евангелие. Я заинтересовался, взял. Вот уже скоро на пенсию, а ни разу не читал.

Я открыл и прочёл первое, что бросилось в глаза: «Вы слышали, что сказано древними: „не прелюбодействуй“. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём».

Вот они – те самые правила игры. Для человека, а не человечишки. Без лицемерия. Чистая вода для огня, который внутри человека. Вместе с жадной беспринципной гадиной по имени подлость.

Книга, от которой я изредка отрывался, посматривая то на мужика, то на девушку, то на лысого типа, называется «Тот, кто смотрит». Редкостная дрянь. Книжонка для задротов. Дошла всё-таки очередь снять «скальп» и с неё. По моим новым правилам. Редкостная дрянь, потому что про меня. Тот, кто смотрит – это я. Да, это я – тот самый задрот.

Приехал. В тамбур вышел, кутаясь в зябкую куртку. Не по-летнему холодно. Пока стоял перед дверями, написал пальцем на запотевшем окне, прямо над «Не прислоняться», неприличное слово на букву «хэ». Слово смотрело на меня и пело реквием моему задротству.

День рожденья

Или, Или! Лама савахфани?

Находиться дома было невмоготу. Его комната стала похожа на гроб.

Ему не хотелось быть в гробу, не хотелось быть мёртвым. Хотелось быть живым. Он вышел на улицу и сразу же направился в самое средоточие жизни – центр города. И пусть обычно его привлекали места, где тихо и неторопливо, сегодня центр притягивал как никогда.

Поначалу к суетливому ритму центра города было трудно подстроиться. И всё же он подстроился.

Ведь он был музыкантом, а ритм для музыканта всё равно, что сердце. Сердце игнорировать нельзя, даже если это сердце опостылевшего города.

Центр снова не оправдал светлых ожиданий. Центр жил своей жизнью, а именно от неё – от такой его жизни – и страдала душа.

Небольшой городок советского типа – почти сельские деревянные улочки вели к нескольким оживлённым кирпично-бетонным улицам и площади с потемневшим от времени памятником Ленина напротив здания городской администрации. Безликие серые коробки. Неуместные рекламные вывески на них. Торговый дом «Голливуд» – «Всегда свежие продукты по смешным ценам». Парикмахерская «Гламур», ИП Коровушкина Ю. Ю. – «Хотите стать настоящей королевой? Приходите к нам!». Развлекательный центр «Богема» – «Внимание! Акция! Только один день! Распродажа конфиската!». Магазин «Грация» – «Самая лучшая женская одежда европейского стиля для пышных дам». Ресторан «У Князя» – «Дешёвое разливное пиво! Две кружки по цене одной!». Супермаркет «Медведь» – «Требуются охранники». Салон красоты «Очарование» – «В продаже женское бельё из Беларуси. Большие размеры!». Кафе «Майами» – на двери грязный лист бумаги, приклеенный скотчем, с корявой надписью от руки «Возле кафе не блевать!!!». Городской Дворец культуры – плакат «Приглашаем на праздничный концерт, посвящённый Дню города, „Лейся, песня!“. Выступает фольклорный ансамбль ГДК». Тот же самый плакат с развесёлым гармонистом – красное лицо, чуб, торчащий из-под картуза – на афише возле воняющей мочой автобусной остановки.

Да, как бы ни манил иной раз центр, его оживлённые кирпично-бетонные улицы, надежд он никогда не оправдывал. Было до тошноты муторно идти по колдобинам тротуара, по плитке, уложенной узбеками к прошлогоднему Дню города, и воротить взор от рекламы и магазинных вывесок, от разбитых дорог со стёртыми в протухшую серость «зебрами», от унылых пятиэтажных коробок, в которых живут люди. Да, люди!..

Он начал с жадностью выхватывать из толпы лица проходящих мимо людей. Смотреть на людей, ловить чужие взгляды, конечно, куда интересней. Некоторые недоверчиво отвечали ему, некоторые прятали глаза, а кто-то просто и почти беззлобно посылал нах**.

Пришлось смириться. Он перестал пялиться на лица и теперь предпочёл им спины шедших впереди. Когда попадались спины девушек или женщин, то «предпочтение» беззастенчиво опускалось до задниц. Однако муторность лишь усилилась. Всё же некрасиво предпочитать лицам задницы.

Беззастенчивость виновато захлебнулась, вмиг обернувшись робким смущением и упав ещё ниже – до вспухшей волнами плитки тротуара и далее на самый нижний уровень, где в неспешном ритме шлёпали собственные кроссовки. Поплутав по колдобинам, они привели его в городской парк.

Он присел на первую же свободную лавочку и огляделся по сторонам. Старый, заброшенный фонтан, дно которого было завалено пластиковыми и стеклянными бутылками из-под пива, полиэтиленовыми пакетами, консервными банками и прочей дрянью. Аллейные дорожки, усыпанные всё той же дрянью вдоль бордюров. Грязные, почерневшие, изломанные долгой и буйной жизнью лавочки. Вот, похоже, и всё, что он здесь нашёл.

Ну, ещё, конечно, деревья. Деревья – это да. Они здесь главное. Не было бы деревьев, тут и людей бы не было. Не секрет, что люди любят деревья. Под деревьями отдыхается легче. И гадится тоже интересней.

Отдыхающих было много. Возле каждой лавочки толпились компании. Отдыхали легко и весело. Гадили тоже весело, плотно и вкусно. Вкус обеспечивался пивом. Пиво журчало из пластиковых бутылок в пластиковые же стаканчики.

В компании, что оказалась ближе всех, было восемь человек. Двое парней исполняли роль «бармена». Один держал и передавал стаканы, другой разливал и вообще всячески следил за «поляной».

«Поляна» располагалась на полусгнившей деревянной лавочке с грязной спинкой. Две влюблённые парочки в обнимку стояли по её краям, а на спинке, широко расставив ноги, восседала уже очень пьяная девка. Она то кричала, то что-то пела, размахивая руками, и даже умудрялась, сидя, пританцовывать. Из-под джинсов у неё вылезли стринги, всей силой натянутой струны впившиеся между двух несчастных бледных полужопий крупной серо-рыжей цепью.

Рядом с девкой сидел парень и бренчал на гитаре. По всей видимости, в этой компании он был главной звездой. Его крепкая фигура всем своим видом источала превосходство. Лицо сосредоточено, набычено. Движения резки и грубы. Он неумело и неистово бил по струнам.

Никто из компании не обратил никакого внимания на того, кто сел на соседнюю лавочку и уже где-то минут десять, прислушиваясь, наблюдал за ними. А потом, так и не узнав, не разобрав ни одной песни, встал и направился к ларьку. За пивом, конечно. За чем же ещё…

По аллеям гуляла молодёжь. В основном, парами. На выходе из парка встретилась большая разнополая шобла. Девушки впереди. Парни чуть сзади – с жадностью пожирали глазами задницы своих самок.

А возле ларька, как в бухгалтерии во время зарплаты. Очередь и чья-то неутомимая, бдительная работа. Подошёл. Дал. Взял. Следующий. Конвейер. Давай, не задерживай. Не один. Люди же ждут. И все такие очень серьёзные внутри, собранные. Даже разобранные – те, которые «за добавкой», – в очереди перед ларьком немедленно делались на порядок мобилизованнее.